Интервью

Алина Ярославская:
“Доктор меня осматривает и спрашивает: “А у вас в семье кто-то болел раком груди?”

Алину Ярославскую, специалистку по коммуникациям в Евразийской женской сети по СПИДу, в ВИЧ-тусовке знают все. Несколько лет назад, когда Алина переехала из Украины в Турцию, у нее обнаружили рак.  О своих переживаниях, лечении и принятии диагноза Алина вот уже полтора года делится в социальных сетях. Кажется, что за это время, она прошла такую внутреннюю трансформацию, что многим и не снилось. Елена Держанская поговорила с Алиной по душам, чтобы понять, как болезнь делает человека сильнее.

Алина, это ведь правда, что тебе поставили диагноз сразу после того, как ты переехала в Турцию?

Да, правда. Я больше скажу: когда я только сюда ехала, мне как будто какой-то голос внутри говорил: “Тебе придется столкнуться с испытанием”. Я замерла на мгновение, и затем также внутри ответила этому голосу: “Я их пройду”. И вот я прохожу.

Расскажу все сначала. В Турцию я приехала 10 августа 2020 года, а в конце месяца у меня появились первые симптомы болезни — как будто жар в груди. Я уже тогда подумала, что что-то не так, но не придала этому значения. Мне показалось, что это просто последствия сквозняка – я в те дни изнывала от жары в только что арендованной квартире в Стамбуле, и искала любую возможность почувствовать ветерок. Прошел месяц, и я заметила уплотнение в левой груди. В октябре я пошла на плановый чекап и во время УЗИ спросила врача, есть ли там изменения, которые требуют вмешательства. Доктор ответил, что рака у меня нет и скорее всего это просто какой-то воспалительный процесс. До этого мне несколько лет назад диагностировали фиброзно-кистозную мастопатию, поэтому я успокоилась, думая, что это, возможно, воспалилась киста.

Прошло около 4-5 месяцев и я увидела, что у меня начал втягиваться сосок, и начала расти опухоль. Я пошла на осмотр к маммологу. И вот я ложусь на УЗИ, доктор начинает меня осматривать и спрашивает:  “А у вас в семье кто-то болел раком груди?”. Тогда мне захотелось, чтобы этого момента вообще не было, — настолько он был ужасный. Мне просто захотелось раствориться, просто выключить этот сюжет из своей жизни.

Но все равно ты понимаешь, что никуда от этого не деться Ты уже там, ты уже лежишь на больничной кушетке и уже все понятно. Иногда я думаю, может и вправду нужно было через это пройти? Мы же не зря проходим какие-то уроки в своей жизни и все болезни к нам приходят для того, чтобы мы обратили внимание на те вещи, которые делаем неправильно, или на то, что носим в себе что-то, от чего бы давно пора избавиться.

Возвращаясь тогда в февраль 2021, лежа на кушетке у врача, я схватилась за мысль: “А если у меня не было никого в роду, то может они ошиблись?” (улыбается).

После УЗИ мне сразу сделали биопсию. Через несколько дней пришел результат, и врач сказал, что у меня злокачественная опухоль и лучше всего провести операцию по удалению одной груди. Он рекомендовал сразу же поставить имплант, но я отказалась. Я подумала, что для организма это будет слишком большой нагрузкой. Вообще, когда мне сказали про результат биопсии, я была спокойна. Волноваться стала после того, как увидела в одном из документов слово «метастазы».

Когда тебя накрыло?

После операции, когда я пришла в себя. Со мной в больнице по очереди дежурили мой сын Андрей и близкая подруга Марина. В какой-то момент я осталась одна: сын уже ушел, а подруга еще не пришла. И вот тогда меня накрыло конкретно. Мне было больно, страшно, одиноко, непонятно. Я не хотела все это переживать, я не согласна была с тем, что со мной произошла такая история. Чувствуя, что меня сейчас разорвет изнутри, я написала своей психотерапевтке, которая у меня появилась, когда я заболела. «Плачь, тебе можно плакать. Плачь», — были ее слова. И я сидела на крышке унитаза в палате и плакала. До этого я просто себе не разрешала проживать многие эмоции. До сих пор я прохожу долгий путь принятия себя, наконец-то я разрешаю себе чувствовать, плакать, просить, не быть сильной, не прятать свою боль, быть глупой. Потому что за вот этим вот “Я сильная” стоит огромная защитная стена из непрожитых эмоций и переживаний, которые создают видимость силы, пряча за собой огромную уязвимость.

Зачем тебе понадобилась химиотерапия после операции?

После того как сделали биопсию удаленных тканей, врач сказал что в лимфоузлах обнаружены раковые клетки, а это значит что они могут быть и где-то в другом месте. Поэтому мне назначили химиотерапию. Где-то через 10 дней после операции я поехала в клинку, где можно получить химиотерапию. Нужно было сдать плановые анализы и готовиться к химии. А мне в тот же день предложили начать лечение. Помню как села в кафе на первом этаж больницы и плакала –  мне так стало страшно! Я тогда созвонилась с приятельницей, которая шесть лет назад тоже проходила через рак груди, и она меня успокоила. В итоге я все же пошла на процедуру. Мне очень повезло с переводчиком, его зовут Алим, который мне тогда помогал. Он сам из Туркменистана, и когда-то учился на врача в Харькове. Алим из семьи докторов, его отец хирург, и он сам учился на хирурга, а в больнице в Стамбуле работал, чтобы набираться практики и пройти квалификационный экзамен для работы в Турции. Его главные слова, за которые я его часто мысленно благодарю: “Самое главное в твоей ситуации — это жить обычной жизнью настолько, насколько это возможно”.

Когда мы с тобой договаривались о дате интервью, ты написала что в такой-то день капаешься, затем у тебя созвон по работе, потом еще какие-то плановые дела. Как это вообще возможно: спокойно работать после курса химиотерапии?

Стандартная схема, которую капают на первом этапе – тяжелая. Чтобы восстановиться после нее, у меня уходила неделя минимум. Состояние было какого-то космоса, мозг работает заторможено, тебе что-то говорят, а у тебя нет моментальной реакции. Это было в прошлом году – с апреля по сентябрь.

Сейчас я прохожу другую схему лечения. Это таргетная терапия плюс цитостатик ( компонент химиотерапии), и от этого препарата нет таких ощутимых побочных эффектов. Я капалась во вторник, сегодня пятница и вроде все нормально. Я могу работать, могу жить более-менее привычной жизнью.

Вообще вопросы медикаментозного лечения для меня всегда сложные. Хотя я сама по образованию медсестра и 10 лет работала в больнице, я не люблю все эти лекарства. У меня поменялся взгляд на человеческий организм. Да, есть исследования, которые предписывают получать определенный по длительности курс лечения, но все равно гарантий стопроцентного излечения нет.  Результат больше зависит от каких-то внутренних настроек и изменений. Я сейчас много интересуюсь людьми, которые отказывались от лечения и начинали жить просто так, в свое удовольствие. Это ведь очень простой и сложный шаг одновременно. Потому что мы настолько забиты условностями, установками, что переступить через них и начать жизнь по-новому как будто невозможно.

Хочу добавить, – и это важно, – что я не имею в виду, что химиотерапию (или другое лечение при таких сложных диагнозах) принимать не надо. Я знаю о случаях исцеления, но далеко не все могут на данном этапе сознания пройти этот путь. Лучший способ для человека в такой ситуации принимать и медикаментозное лечение, и психотерапию. Работа с собственными воспоминаниями, переживаниями приводит к освобождению, а это очень важная часть для излечения.

Ты много пишешь о том, что болезни нам даются за что-то. Тогда за что дается такая острая болезнь, я имею в виду терминальную стадию рака, из-за которой человек угасает буквально за полгода-год. За что?

Мы все когда-нибудь умрем, и к этому тоже надо относиться философски. Я вообще предлагаю переосмыслить отношение к смерти как таковой. Мне даже было бы интересно об этом поговорить дополнительно. Понимаешь, у каждого своя программа в этом воплощении. Вселенная на протяжении жизни дает нам какие-то сигналы, которые мы игнорируем, на которые не обращаем внимания. Эти сигналы приходят через тело. И когда мы не обращаем на это внимания раз, два, три, пять, — вселенная дает нам испытание в виде такой серьезной болезни. Понять сигналы можно, когда живешь осознанно, и когда есть контакт с телом, потому что оно – наш главный инструмент в жизни. Если понимать, как оно работает,  можно существенно изменить свою жизнь. Я сама этому училась, и учусь. И то, чему я научилась во взаимодействии с телом, я сейчас рассказываю другим людям.

В теле живет наша душа, а когда мы сконцентрированы в голове, и у нас нет связи с телом, означает, что у нас нет связи с душой. То есть, мы не можем вовремя принимать сигналы, что что-то не так.

Как меняются люди, которые живут с этим ощущением серьезной болезни и мыслями о том, что нужно постоянно что-то предпринимать, чтобы продолжать жить?

У меня сейчас обычная жизнь, наверное. Ну как обычная?  Конечно, мое мироощущение, мои взгляды, ценности изменились. Когда с тобой происходит настолько мощный трансформационный процесс, все уже не так, как обычно. Но в целом моя жизнь не отличается чем-то сверхъестественным. Какое-то время я уделяю работе, какое-то обязательно я уделяю себе (медитация, дыхательные практики, практики письма). Что-то учу дополнительно – у меня много интересов. К морю я сейчас не езжу, хотя живу за 20 км от побережья. Сейчас в Турции очень жарко, машины у меня нет, а ездить по жаре маршрутками нет желания. Жду осени – это благодатное время на юге.

Ко мне приехала мама и очень мне помогает.  Она переехала ко мне из-за войны, но ее присутствие неимоверно меня поддерживает. Это сейчас я уже геройка, а в самом начале этой истории я была подавлена и мама постоянно задавала мне вопрос: “На чьей стороне ты играешь –- на стороне болезни или на стороне жизни?”. Для меня этот вопрос был как встряска. Я буквально делала шаг вперед и говорила: «Я играю на стороне жизни».

С одной стороны рак  – это такая болезнь, которая очень сильно погружает тебя в негативные мысли. Это сильное информационное поле, накачанное негативными образами и опытами, нужно это понимать и осознавать. Сталкиваясь с раком, ты сталкиваешься со всем, что ты о нем знаешь. И это не лютики-цветочки. Но с другой стороны, это хорошее время, когда ты разрешаешь себе делать то, что никогда раньше не разрешала. Поддержка родных и близких, и психотерапия – все это очень помогает пройти это испытание.

Вот ты говоришь, что болезни провоцируют какие-то определенные обстоятельства в жизни. Ты вычленила момент, когда в твоей жизни что-то пошло не так?

Я уже много чего вычленила. Но судя по тому, что я все еще лечусь – именно эту загадку я еще не разгадала. Хотя подозреваю, что все намного проще, а мы же любим когда сложно.

Это как луковица, когда ты начинаешь снимать слой за слоем, слой за слоем. И, кажется, это не заканчивается. Я до сих пор снимаю, и снимаю, и снимаю эти слои. В какой-то момент уже можно было принять какое-то внутреннее решение  и успокоится. Видимо, еще некоторую внутреннюю работу нужно провести.

Сын поддерживает тебя?

Конечно. Меня вообще много людей поддерживало и продолжает поддерживать. Но сын был именно тем первым человеком, которые отреагировал быстрее всех. Когда мне сказали, что надо делать операцию, и что это стоит около трех тысяч долларов, конечно же, я поделилась этим с сыном. А на следующий день он мне звонит и говорит: “Моя работодательница дает тебе на операцию 3000 долларов”. Я чуть не упала тогда. Это было чем-то ошеломляющим – совсем незнакомый человек просто так хочет мне помочь! Я всегда в жизни привыкла отдавать и не привыкла о чем-то просить. И когда мне люди стали просто так перечислять деньги на лечение, я была ошеломлена. Я помню, как после первых переводов начинала писать несколько сообщений с текстом “Большое спасибо, я даже не знаю, чем я заслужила”. В какой-то момент я остановилась, потому что осознала, что люди просто искренне хотят помочь. Это был мой большой урок принятия, который перевернул некоторые представления о жизни, о доверии миру.

Ты сейчас строишь планы на осень, на зиму, на новый год?

Я не строю планы в связи со временем, в котором мы живем. Все стремительно меняется, условия жизни меняются, старые процессы активно отмирают, новые еще не простроены. Это очень интересно, но непонятно. Поэтому у меня сейчас есть преимущественно намерения.  Планы строю только краткосрочные.

Хотя первое время после диагноза я вообще думала примерно в таком ключе: «Вот когда выздоровею, тогда и ….». Но это большая ошибка. Когда попадаешь в такую ситуацию, наоборот, планы нужно строить сразу и на много лет вперед. Энергия жизни должна течь в направлении будущего, тогда подсознательно происходит стремление продолжать жизнь. Откладывать жизнь нет смысла. Лучшее время – прямо сейчас. И это правда.

Самая большая ценность – мое время, время жизни, которое я проживаю сейчас и то, как я его проживаю и куда его использую. Ничего ценнее нет.

Ты до интервью ты говорила, что хочешь съездить в Украину. Ты не боишься, что приехав туда спустя два года отсутствия и полгода войны, тебя накроет?

Нет, я очень этого хочу, хотя бы на неделю. Я не переживаю о том, что меня это погрузит в какие-то негативные эмоции. Этого не избежать, когда в моей стране война. Я очень соскучилась по сыну и по друзьям, а это важнее, чем все остальное.

Есть что-то, что ты сделаешь в первую очередь?

Конечно, я очень хочу увидеть сына, который живет в Киеве, мне очень его не хватает. Отдельный пункт – это Львов, мне хочется хотя бы на один день туда заехать. Меня мама спрашивала как-то: вот когда я приеду в Украину, что прежде всегоя хочу попробовать? У меня есть любимое кафе во Львове, в моем районе, я часто в него ходила по утрам попить кофе. Очень хочется в Стрыйский парк сходить, и там же возле парка есть небольшой ресторанчик с очень вкусным мороженым. Его подают в стеклянной вазочке и поливают малиновым вареньем. Львов я не могу пропустить, это город моего сердца. Ну и, безусловно, увидеть и обнять сына и близких мне людей.

Отличный план!

P.S. Пока мы готовили это интервью, Алина съездила в Украину и выполнила все, о чем рассказывала.

Елена Держанская